Дидро подводит итоги пребывания в России у императрицы Екатерины II.

Прощание Дидро с императрицей Екатериной II. Рассказ в письме к жене 9 апреля 1774 г.

Дени Дидро –  французский писатель, философ-просветитель, драматург

Гаага 9 апреля 1774 г.

…Дорогой друг я прибыл в Гаагу 5 апреля, проехав семьсот лье в течение двадцати двух дней. Князь и княгиня ждали меня с нетерпением и приняли с выражениями самой искренней и трогательной дружбы. Пожелай я только решительно, я могу быть возле тебя через четыре дня; но ея императорское величество поручила мне издать уставы разных заведений, основанных ею на благо своих поданных, и я должен это выполнить. Если голландский книгопродавец не арап, каким он имеет обыкновение быть, то я вскоре уеду в Париж. Если же я приду, к какому ни будь разумному соглашению с ним, то останусь здесь. Не знаю еще, на чей счёт падут расходы моей обратной поездки. Чтобы выяснить это, подожду моего провожатого до тех пор, пока он не возвратится из своей поездки по Голландии.  

Накануне моего отъезда из Петербурга ея Императорское Величество прислала мне три мешечка с тысячью рублей в каждом. Я отправился к нашему министру при русском дворе, чтобы разменять эти деньги на французския бумаги. Вследствие учёта, который особенно в настоящее время очень значителен в Петербурге, эти три тысячи рублей сократились до 12 тыс. 600 ливров нашей монеты. Если отнести на эту сумму стоимость эмалевой доски и двух картин, которыя я поднёс государыне, расходы на обратный путь и подарки, которые мы, как порядочные люди, должны сделать Нарышкиным – они были так добры ко мне, обходились со мною как с братом, поместили у себя, кормили и вообще содержали меня на всём готовом  в течение пяти месяцев, – то нам остаётся пять или шесть тысяч франков, пожалуй даже менее; но я не могу считать себя уверенным, что нечего более ожидать от государыни, которая есть сама щедрость, ради которой я, уже в довольно зрелом возрасте, совершил путешествие в 1500 лье, которая не пренебрегла принять подарок, и для которой я трудился всячески день и ночь в течение пяти месяцев: в виду всего этого и мой провожатый намекает мне о противном. Но даже если б этого и не состоялось, мне не на что жаловаться. Государыня была ко мне так щедра до сих пор, что требовать большаго, значило б с моей стороны проявлять ненасытную жадность; но во всяком случае нужно подождать, и даже довольно долго, прежде чем высказываться в каком либо смысле. Государыня знает, что ея дары не обогатили меня, и я убеждён, она питает ко мне уважение, смею даже сказать – дружбу. Некогда я предлагал ей переделать энциклопедию для нея; она сама завела речь об этом проекте, который ей понравился; так она увлекается всем, что имеет характер величия. Обсудив это дело со мною в отношение славы, которую он ей принесёт она велела мне переговорить с одним из своих министров о денежной стороне предприятия. Между министром и мною всё слажено, и в ту минуту, как я тебе пишу, он уведомляет меня, что вскоре доставит мне средства для начатия дела. Средства эти будут весьма значительныя: не менее сорока тысяч рублей или двухсот тысяч франков; мы теперь же получим проценты со всей этой суммы и затем в течение шести лет будем пользоваться процентами, хотя с части ея, то есть, около 10 тыс. франков за первые год и три месяца, 5 тыс. за следующие год и три месяца и т. д., всё это было бы очень кстати к прибавку к нашим обычным доходам. Нужно только хранить об этих вещах молчание: во-первых, потому что дело хоть и очень исполнимо, но ещё не исполнилось; во-вторых, когда деньги будут получены, и вообще дело сделается, нужно молчать о нём, имея в виду наших детей, которыя иначе будут требовать от нас денег для помещения их в полной неприкосновенности, и вообще много других причин, которыя ты сообразишь и сама, без моей помощи. И так, дорогой друг, готовься к переезду. Я предупрежу тебя, когда нужно это сделать, чтобы ты могла найти квартиру в удобной для нашего дела части города. На сей энциклопедия принесёт мне кое-что и не причинит огорчений, так как я буду работать для чужестранного двора и под покровительством коронованной особы. Французское министерство увидит в этом лишь славу и выгоду нации, и я употреблю последние годы жизни с пользой для тебя и для детей наших.

Императрица не только наделала мне подарков и поручала работы в Петербурге, но и дала мне много поручений, исполнение которых потребует и много способностей, и значительнаго количества времени. В самом деле, чем более я думаю, тем менее могу поверить, чтоб эта государыня, столь во всём великая, уступала мне в отношении соблюдения моих интересов, так как надобно тебе сказать – я ведь сам связал ей руки и удержал ея благотворительность. Ты спросишь меня, почему я так поступил, и вот мой ответ: едва я приехал в Петербург, как негодяи стали писать из Парижа, а другие негодяи повторять в Петербурге, что я приехал не для того, чтобы отблагодарить государыню за ея прежния благодеяния, а чтобы выпросить ещё новых; это оскорбило меня, и я сказал себе: я должен зажать рот этой сволочи. Поэтому то, когда я откланивался ея императорскому величеству, я представил ей нечто вроде прошения, в котором изложил своё наипочетнейшее ходатайство, ничего, так-таки решительно ничего, не прибавлять к ея прежним милостям, дабы не оскорбить моё сердце. Как я и ожидал, она спросила о причине такой просьбы. «Я делаю это», отвечал я, «ради ваших поданных и моих соотечественников; ваших поданных я не желал бы оставить в том убеждении, о котором они имели низость намекать и мне, то есть, что не благодарность, а тайный расчёт на новыя выгоды подвинул меня на путешествие; я непременно хочу разубедить их в этом и прошу ваше величество оказать мне тут свою помощь; в отношении же моих соотечественников, я хочу сохранить полную свободу слова: когда я буду говорить им правду о вашем величестве, пусть не думают они, что то говорит голос благодарности, всегда подозрительный. Мне гораздо приятнее, заслужить общее доверие, когда я стану превозносить ваши великия достоинства, чем иметь лишние деньги». «А вы богаты?» спросила она. «Нет, не богат, государыня, но я доволен, и это самое главное». «Что ж мне сделать для вас?». «Многое: во-первых, ваше величество не пожелаете отнять у меня два-три года жизни, которыми я вам же обязан, и уплатить расходы по моему путешествию, пребыванию здесь и возвращению, впрочем, имея в виду, что философ путешествует не как знатный барин». Она сказала мне: «Сколько же вы хотите?» «Я думаю, что полутора тысячи рублей довольно». «Я дам вам три тысячи». «Во-вторых, ваше величество дадите мне, какую-нибудь безделку, ценную лишь потому, что она была в вашем употреблении». «Я согласна, но скажите мне, какую безделку вы хотите получить». Я отвечал: «Вашу чашку с блюдечком». «Нет, она разобьётся, и вам же будет жалко; я приберу что-нибудь другое». «В-третьих, ваше величество дадите мне какого-нибудь провожатого, который доставит меня здраво и невредимо домой, или скорее – в Гаагу, где пробуду три месяца, исполняя поручения вашего величества». «Это будет исполнено». «В-четвёртых, ваше величество разрешите мне прибегнуть к вам в том случае, если я впаду в разорение, вследствие ли действий правительства, или по какой другой причине». На этот пункт она отвечала мне: «Друг мой (так она сказала), рассчитывайте на меня, я всегда при всяком случае готова вам помочь». Ты поймёшь, что такая доброта вызвала горячия слёзы на мои глаза; она тоже почти заплакала. Вечер этот был самый приятный для нас обоих: она сказала это Гримму¹, котораго принимала после меня. «Так вы скоро едите?» прибавила она. «Если ваше величество позволите». «Да вместо того, чтоб уезжать, отчего бы вам не выписать сюда ваше семейство?» «О государыня», отвечал я, «моя жена очень немолода и очень болезненная женщина, и с нами живёт ея сестра, которой скоро будет восемьдесят лет!». Она ничего на это не отвечала. «Когда же вы едете?» «Когда позволит время года». «Так не прощайтесь же со мною: прощанье наводит грусть». Вслед за тем она велела приготовить новенькую английскую карету, в которой я мог и сидеть, и лежать как в постели, и снабдила меня всем, что необходимо для моего удобства и спокойствия в пути. Она стала искать между своих офицеров такого, который был бы мне по вкусу, и наконец, выбрала одного очень любезнаго и порядочнаго человека, умнаго и образованнаго. Мне хотелось бы подарить ему мои часы. Как ты думаешь об этом? Этот господин, служащий в коллегии или в комитете иностранных поселенцев и в канцелярии князя Орлова, оказывал мне всевозможныя одолжения. Скажи мне, что ты думаешь об этом намерении, я так и поступлю, только отвечай сейчас же. Накануне моего отъезда, государыня сказала Гримму: «Я в восхищении, я думала, думала, и наконец, вспомнила об одной вещи, которая была у меня в употреблении, и которая доставит удовольствие Дидро».

Утром в день моего отъезда она явилась среди своего двора с кольцом на пальце, и сказала одному из своих приближённых: «Возьмите это кольцо и отнесите его от моего имени г. Дидро; скажите ему, что я носила его. Это безделка, как он просил, но я уверена, что она доставит ему удовольствие». В этом кольце был резной камень с изображением императрицы. Надобно тебе сказать, когда я просил у нея какую-нибудь безделку и упомянул о чашке и блюдечке, то прибавил также: «или резной камень», и она мне ответила: «Да, был у меня отличный, да я отдала его князю Орлову». Я отвечал: «Можно у него вытребовать». «Я никогда не требую обратно того, что дам раз». «Как государыня вы соблюдаете такие церемонии с друзьями?». Она улыбнулась. Голубушка, я затрудняюсь излагать продолжение этого разговора и чувствую, что душе моей становится неловко. Эта женщина также добра, как и велика: надо тебе знать, что князь Орлов был ея фаворитом; впрочем, выбор ея был прекрасный; это человек возвышенной души, да и четверо братьев его стоят его: они-то и возвели Екатерину на престол.

Вот, голубушка, как ведутся беседы с императрицею Российскою, и передаваемый мною разговор подобен шестидесяти другим, которые ему предшествовали.

Та прекрасная карета, которая была для меня сделана, сломалась в Митаве, то есть, в 230 лье от Петербурга.

Ну, теперь, мой друг, ты всё, всё знаешь. Не сжигай этого письма. Послушай, если я отдам часы моему провожатому, это, конечно, станет известно императрице, да и часы эти так мало мне служат, что я намеревался, было подарить их г. Нарышкину. Так как ты всё теперь знаешь, скажи мне, что ты думаешь. Полагаешь ли ты, что ея императорское величество будет строго держаться нашего договора и ничего для меня не сделает?

Прежде чем подавать ей мою просьбу, в которой я сам полагал пределы ея благотворениям, я, во избежание дурного истолкования, что в ней кроются корыстные виды под прекрасною наружностью, показал её Гримму и двум-трём порядочным людям, настоятельно прося их сказать мне своё мнение; все в один голос отвечали мне, что просьба отличается самою трогательною деликатностью и ни  в коем случае не может быть дурно истолкована; тогда я решился подать и прочесть её императрице. А так как в ней выражалось моё искреннее убеждение, то прочтение просьбы окончательно засвидетельствовало истинность выраженных в ней чувств, и государыня была ею вполне тронута.

Шведский министр в Петербурге, барон Нолькен, один из тех, с кем я советовался, пришёл ко мне несколько дней спустя спросить, как было принято моё прошение. «Отлично», сказал я. А он заметил: «Я был уверен в его успехе», и добавил: «Вы исполнили свой долг как честный человек, и я вполне уверен, императрица выполнит свой». «Но барон…». «Я знаю, вы говорили государыне вполне серьёзно; в самом деле думаете то, что сказали ей; но не может же она понять ваши слова в буквальном смысле. Доводы ваши поразили её своей справедливостью. Она не захочет лишить их значения истины; но после того, как вы скажете своё слово, она будет действовать. По крайней мере, так бы я поступил на ея месте, да верно, так она и сделает: она только отодвинет на некоторый срок выражения своей благотворительности, но черёд их всё-таки придёт; я её знаю, она всегда так поступает».

Ошибается ли шведский министр, или нет, мне, мой друг, всё равно, клянусь тебе: я доволен собою, и буду всегда доволен ею. Мы всем ей обязаны: чтобы я ни сделал, я всегда до самой смерти останусь в долгу у нея. Вот, что я вижу, и всегда буду видеть: надеюсь, и ты также, я тебя знаю.

Прощай, моя милая, целую тебя от всего сердца; кланяйся всем от меня.

Не подлежит сомнению, что возвращение моё ничего мне стоить не будет, и что данному мне провожатому императрица приказала производить все расходы и ничего не брать от меня. Это мне очень приятно, хотя и не удивляет меня; я узнаю государыню в этой щедрости.   

¹Барон Фридрих Мельхиор Гримм (1723 – 1807) – немецкий публицист эпохи просвещения, критик и дипломат, многолетний корреспондент Екатерины II.