ПОЕЗДКА ПУШКИНА С ПОДПОЛКОВНИКОМ И. П. ЛИПРАНДИ ПО БЕССАРАБИИ.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ И. П. ЛИПРАНДИ.

На обеде у коменданта аккерманского замка подполковника Кюрто, петербургского знакомца Пушкина.

Все обедавшие не прочь были, как говориться погулять, и хозяин подавал пример гостям своим. Пушкин то любезничал с пятью здоровенными и не первой уже молодости дочерьми хозяина, которых увидел в первый раз; то подходил к столикам, на которых играли в вист, и, как охотник держал пари, то брал свободную колоду и, стоя у стола, предлагал кому-нибудь срезать (в штосс); звонкий смех его слышен был во всех углах.

Когда я приехал с Пушкиным в Аккерман прямо к полковнику А. Г. Непенину и назвал своего спутника, то после самого радушного приёма Пушкину, Непенин спросил меня вполголоса, но так, что Александр Сергеевич мог услышать: «что это тот Пушкин, который написал Буянова?». После обеда, за который тотчас сели, Пушкин подошёл ко мне, как бы оскорблённый вопросом Непенина, и наградил его многими эпитетами. Тут нельзя было много объясняться с ним; но когда мы пришли после ужина в назначенную нам комнату, Пушкин возобновил опять о том же речь, называя Непенина необтёсанным невеждою и т. п., присовокупив, что Непенин не сообразил даже и лет его с появлением упомянутого рассказа и пр. На вопрос мой, что разве пьеса так плоха, что он может за неё краснеть? – «Совсем не плоха, отвечал он, она оригинальна и лучшее из всего того, что дядя написал». – «Так что же; пускай Непенин и думает, что она ваша». Пушкин как будто успокоился; он сказал только: «как же полковник и ещё георгиевский кавалер не мог сообразить моих лет с появлением рассказа!» Мы легли. После некоторого молчания он возобновил опять разговор о Непенине и присовокупил, что ему говорили и в Петербурге, что лет через 50 никто не поверит, чтобы Василий Львович мог быть автором «Опасного соседа», и стихотворение это припишется ему. Я заметил, что поэтому нечего сердиться и на Непенина, который прежде пятидесяти лет усвоил уже это мнение. Пушкин проговорил несколько мест из стихотворения, и мы заснули. Поутру он встал очень весёлым и сердился на Непенина только за то, что он не сообразил его лет… Пушкин охотно входил в спор по всем предметам, но не всегда терпел какие-либо замечания о своих стихах.

В Татар-Бунар мы приехали с рассветом и остановились отдохнуть и пообедать. Пока нам варили курицу, Пушкин что-то писал, по обычаю, на маленьких лоскутках бумаги и как ни попало складывал их по карманам, вынимал, опять просматривал и т. д.

В Измаиле. Я возвратился в полночь, застал Пушкина на диване с пожатыми ногами, окружённого множеством лоскутков бумаги. Он подобрал всё кое-как и положил под подушку… Опорожнив графин Систовского вина, мы уснули. Пушкин проснулся ранее меня. Открыв глаза, я увидел, что он сидел на вчерашнем месте, в том же положении, совершенно ещё не одетый, и лоскутки бумаги около него. В этот момент он держал в руке перо, которым как бы бил такт, читая что-то; то понижал, то подымал голову. Увидев меня проснувшимся же, он собрал свои лоскутки и стал одеваться.

В городе Леове у казачьего полковника. Довольно уставши, мы выпили по порядочной рюмке водки и напали на соления; Пушкин был большой охотник до балыка. Обед состоял только из двух блюд: супа и жаркого, но зато вдоволь прекрасного донского вина… (Выехали за город). Прошло, конечно, полчаса времени, как мы оставили Леово, как вдруг Александр Сергеевич разразился ужасным хохотом, так что я подумал, не болезненный ли какой с ним припадок. – «Что такое так веселит вас?» - спросил я его. Приостановившись немного, он отвечал мне, что заметил ли я, каким обедом нас угостили, и опять тот же хохот. Я решительно ничего не понимал. Наконец он объяснил мне, что суп из куропаток, а жаркое из курицы. – «Я люблю казаков за то, что они не придерживаются во вкусах общепринятым правилам. У нас, да и у всех, сварили бы суп из курицы, а куропатку бы зажарили, а у них наоборот!» – и опять залился хохотом.

И. П. Липранди.