А. С. Пушкин в Одессе. Из личной переписки и воспоминаний современников. (В. Вересаев «Пушкин в жизни). VII часть. (заключительная)

Арк. О. Россет по записи Бартенева Рус. Арх. 1882, I, 246.

Княгиню Е. К. Воронцову Пушкин звал la princesse belvetrille¹. Это оттого, что однажды в Одессе она, глядя на море, твердила известные стихи:

Не белеют ли ветрила,

Не плывут ли корабли?

О подробностях своего одесского житья Пушкин не любил вспоминать, но говорил иногда с сочувствием об Одессе, называя её «летом песочница, зимой чернильница», и повторяя какие-то стихи.

А. Я. Булгаков – К. Я. Булгакову. Рус. Арх., 1901, II, 187 (фр. – рус.)

Воронцов желал, чтобы сношения с (княгинею В. Ф.) Вяземскою прекратились у графини (Е. К. Воронцовой); он очень сердит на них обоих, особливо на княгиню, за Пушкина, шалуна-поэта, да и поделом, Вяземская хотела способствовать его бегству их Одессы, искала для него денег, старалась устроить ему посадку на корабль.

Гр. М. С. Воронцов – А. Я. Булгакову, 24 дек. 1824 г., из Одессы. Московский пушкинист, II. М., 1930, стр 55 (фр.)

Что касается Вяземской, то скажу вам (но это между нами), что наш край ещё недостаточно цивилизован, чтобы оценить её блестящий и острый ум, которым мы до сих пор ещё ошеломлены. И затем мы считаем по меньшей мере неприличными её затеи поддерживать попытки бегства, задуманные этим сумасшедшим и шалопаем Пушкиным, когда получился приказ отправить его в Псков.

Граф К. В. Нессельроде – гр. М. С. Воронцову, 11 июля 1824 г. из Петербурга. Русс. Стар., 1879, т. 26, стр. 293 (фр.)

Я подавал на рассмотрение императора письма, которые ваше сиятельство прислали мне, по поводу коллежского секретаря Пушкина. Его величество вполне согласился с вашим предложением об удалении его из Одессы, после рассмотрения тех основательных доводов, на которых вы основываете ваши предположения, и подкрепленных, в это время, другими сведениями, полученными его величеством об этом молодом человеке. Всё доказывает, к несчастию, что он слишком проникся вредными началами, так пагубно выразившимися при первом выступлении его на общественном поприще. Вы убедитесь в этом из приложенного при сем письма. Его величество поручил мне переслать его вам; об нём узнала московская полиция, потому что оно ходило из рук в руки и получило всеобщую известность².  Вследствие этого, его величество, в видах законного наказания, приказал мне исключить его из списков чиновников министерства иностранных дел за дурное поведение; впрочем, его величество не соглашается оставить его совершенно без надзора, на том основании, что, пользуясь своим независимым положением, он будет, без сомнения, всё более и более распространять те вредные идеи, которых он держится, и вынудит начальство употребить против него самые строгие меры. Чтобы отдалить, по возможности, такие последствия, император думает, что в этом случае нельзя ограничиться только его отставкою, но находит необходимым удалить его в имение родителей, в Псковскую губернию, под надзор местного начальства. Ваше сиятельство не замедлит сообщить Пушкину это решение, которое он должен выполнить в точности, и отправить его без отлагательства в Псков, снабдив прогонными деньгами.

Пушкин – А. И. Тургеневу, 14 июля 1824 года, из Одессы.

Вы уже узнали, думаю, о просьбе моей в отставку; с нетерпением ожидаю решения своей участи. Не странно ли, что я поладил с Инзовым, а не мог ужиться с Воронцовым; дело в том, что он начал вдруг обходиться со мною с непристойным неуважением, я мог дождаться больших неприятностей и своей просьбой предупредил его желания. Воронцов – вандал, придворный хам и мелкий эгоист. Он видел во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думаю о себе что-то другое. Старичок Инзов сажал меня под арест всякий раз, как мне случалось побить молдавского боярина. Правда, – но за то добрый мистик в то же время приходил меня навещать и беседовать со мною о гишпанской революции. Не знаю, Воронцов посадил ли бы меня под арест, но уж верно не пришёл бы ко мне толковать о конституции кортесов. Удаляюсь от зла и сотворю благо: брошу службу, займусь рифмой.

Кн. В. Ф. Вяземская – кн. П. А. Вяземскому. Ост. Арх., V, вып. 2 (фр.).

(15 июля). Пушкин, как я знаю, находится в очень стеснённых обстоятельствах… Пушкин скучает гораздо более, чем я: три женщины, в которых он был влюблён, недавно уехали. К счастью, одна возвращается на днях.

А. И. Тургенев – кн. П. А. Вяземскому. 15 июля 1824 г., из Петербурга. Ост. Арх., III, 58.

Вчера пронёсся слух, что Пушкин застрелился.

Кн. В. Ф. Вяземская – П. А. Вяземскому, из Одессы. Ост. Арх., т. V, вып 2 (фр.).

(18 июля). Единственный человек, которого я вижу, это Пушкин, а он влюблён в другую, это меня очень ободрило, и мы с ним очень добрые друзья; большую роль в этом играет его положение; он, действительно, несчастен.

(19 июля). Пушкин так настойчиво просит меня доставить ему удовольствие читать твои письма, что, несмотря на твои сальности, я их даю с условием, что он будет читать их тихо, но когда он смеётся, я до слёз смеюсь вместе с ним. Ты сочтёшь меня бесстыдной... Как могло дело Пушкина принять такой дурной поворот? Он виновен только в ребячестве и в некоторой вполне справедливой досаде за посылку его на поиски саранчи, чему он, однако, подчинился. Он там и подал в отставку по возвращении, потому что его самолюбие было оскорблено. Вот и всё.

(27 июля). Я заплатила 1260 рублей Пушкину… Я его очень люблю, и он мне позволяет бранить себя, как матери; толку от этого мало, но пусть он всё-таки приучается слышать правду.

М. А. Цявловский. Рассказы о П-не. 79.    

Бор. Ал-др. Садовский передавал нам, что ему П. И. Бартенев говорил (вероятно со слов Нащокина), что кн. В. Ф. Вяземская летом 1824 г. в Одессе увлеклась Пушкиным. Кратковременное увлечение это впоследствии сменилось чувством искренней дружбы.

А. Сумароков. В. Яковлев, 154.

В 1824 году, в июле месяце, во время каникул, я, воспользовавшись данной нам, оставшимся в заведении воспитанникам, свободой, отравился утром, после завтрака, в свой класс, чтобы секретно прочитать принесённую мне из города поэму Пушкина «Руслан и Людмила», а из предосторожности взял речи Цицерона на случай внезапного посещения начальства. У меня была привычка читать вслух и я, взобравшись на кафедру, стал громко декламировать стихи. Вдруг слышу чьи-то шаги в коридоре и, полагая, что это инспектор или надзиратель, я поспешно спрятал поэму в кафедру и, развернувши Цицерона, стал с жаром декламировать первую попавшуюся мне речь. В это время входит в класс незнакомая особа в странном костюме: в светло-сером фраке, в чёрных панталонах, с красной феской на голове и с ружейным стволом в руке вместо трости. Я привстал, он мне поклонился и, не говоря ни слова, сел на край ученической парты, стоявшей у кафедры. Я смотрел на это с недоумением, но он первый прервал молчание: –  Я когда-то сидел тоже на такой скамье, и это было самое счастливое время в моей жизни. – Потом, обратившись прямо ко мне, спросил: – Что вы читаете? – Речи Цицерона, – ответил я. – Как ваша фамилия? – Сумароков. – Славная фамилия! Вы, верно, пишите стихи? – Нет. – Читали вы Пушкина? – Нам запрещено читать его сочинения. – Видели вы его? – Нет, я редко выхожу из заведения. – Желали бы его видеть? – Я простодушно отвечал, что, конечно, желал бы, о нём много говорят в городе, как мне передали мои товарищи. Он усмехнулся и, посмотревши на меня, сказал: – Я Пушкин, прощайте. – Сказав это, он направился к дверям. Я проводил его до самого выхода. Когда мы шли по длинному коридору, он сказал мне: – Однако, у вас в лицее, как я вижу, свободный вход и выход? – Это по случаю каникул. – С этим мы расстались.

М. Н. Лонгинов со слов дяди своего Н. М Лонгинова. Библиографич. записки, 1859, №18, стр. 553.

Пушкин носил тяжёлую железную палку. Дядя спросил у него однажды: «для чего это носишь ты такую тяжёлую дубину?». Пушкин отвечал: «для того, чтобы рука была твёрже: если придётся стреляться, чтоб не дрогнула».

П. В. Анненков. Материалы, 89 – 90.

К эпохе 1823 – 1824 гг. относится возникшее стремление Пушкина собирать книги, которое заставило его сказать так живописно, что он походит на стекольщика, разоряющегося на покупку необходимых ему алмазов. Большая часть его денег уходила этим путём… Пушкин успел выучиться на юге по-английски и по-итальянски и много читал на обоих языках.

К концу пребывания Пушкина в Одессе знакомые его заметили некоторую осторожность в его суждениях, осмотрительность в принятии мнений. Первый молодости пропал: Пушкину было уже 25 лет.

П. И. Бартенев со слов кн. В. Ф. Вяземской. Рус. Арх., 1888, II, 806.

Когда решена была его высылка из Одессы, Пушкин впопыхах прибежал к княгине Вяземской с дачи Воронцовых, весь растерянный, без шляпы и перчаток, так что за ними посылали человека от княгини Вяземской.

П. И. Бартенев. Рус. Арх., 1884, III, 188.

Наказание поразило всех своею строгостью и для самого Пушкина было неожиданностью. Пушкин сделался сам не свой. Тем не менее, хоть и реже прежнего, он появлялся на даче Рено, у Воронцовой. После известной его эпиграммы на её мужа (в которой потом сам он раскаивался), конечно, обращались с ним очень сухо. Перед каждым обедом, к которому собиралось несколько человек, хозяйка обходила гостей и говорила каждому что-нибудь любезное. Однажды она прошла мимо Пушкина, не говоря ни слова, и тут же обратилась к кому-то с вопросом: – Что нынче дают в театре? Не успел спрошенный раскрыть рот для ответа, как подскочил Пушкин и, положа руку на сердце (что он делал, особливо, когда отпускал остроты), с улыбкою сказал: – La sposa fedele, contessa (верная супруга, графиня)! Та отвернулась и воскликнула: – Quelle impertinence (какая наглость)!

Пушкин – В. И. Туманскому, 13 авг. 1825 г.

За несколько дней перед моим отъездом из Одессы, Савелов и я играли у Лучича; Лучич проиграл мне 900 рублей, из коих 300 заплатил мне на другой же день, а остальные 600 перевёл на Савелова, который и согласился. При моём внезапном отъезде я занял эти 600 руб. у княгини Вяземской, с согласия же Савелова.

М. Н. Лонгинов со слов дяди своего Н. М. Лонгинова. Библиографич. записки. 1859, №18, 555.

*Когда Пушкина выслали из Одессы, финансы его были очень расстроены, а выехать без денег трудно. Некоторые приятели одолжили ему взаймы, кто сколько мог. В числе их и дядя мой дал ему 50 или 100 руб. асс. Пушкин уехал к общему огорчению одесской молодёжи и особенно дам… Вскоре дядя получил от Пушкина письмо, в котором он благодарил его за одолжение; деньги были приложены к письму. Одесские дамы тотчас выпросили у дяди письма Пушкина и разделили между собой по клочкам: всякой хотелось иметь хоть строку, написанную рукой поэта.

Одесский градоначальник в донесении новороссийскому генерал-губернатору от 29 июля 1824 г. Рус. Стар. 1887, т. 53, 246.

Пушкин завтрашний день отправляется отсюда в город Псков по данному от меня маршруту через Николаев, Елизаветград, Кременчуг, Чернигов и Витебск. На прогоны к месту назначения, по числу вёрст 1.621, на три лошади, выдано ему денег 389 руб. 4 коп.

А. Я. Булгаков – К. Я. Булгакову, 21 июля 1824 г., из Москвы. Рус. Арх., 1901, II, 74.

О Пушкине, несмотря на прекрасные его стихотворения, никто не пожалеет. Кажется, Воронцов и добр, и снисходителен, а и с ним не ужился повеса. Будет, живучи в деревне, вспоминать Одессу, да нельзя уж будет пособить. Василий Львович (Пушкин) уверяет, что это убьёт его отца.

А. П. Керн. Л. Майков. 238

А. Г. Родзянко имел счастие принимать Пушкина у себя в деревне, Полтавской губернии, Хорольского уезда. Пушкин, возвращаясь с Кавказа (из Одессы), прискакал к нему с ближайшей станции верхом, без седла, на почтовой лошади, в хомуте.

Н. Б. Потокский. Встречи с А. С. Пушкиным. Рус. Стар.,  1880, т. 28. 575.  

*Пушкин, проезжая из Одессы в Михайловское через Малороссию мимо деревни А. Г. Родзянки, заехал к нему. Когда к дому быстро подкатила почтовая тележка, с неё спрыгнул незнакомец, странно костюмированный; узнав от слуги, что Родзянко дома, поспешно прошёл в залу в кабинет хозяина. На незнакомце был красный молдаванский плащ, такого же цвета широчайшие шаровары, на ногах жёлтые туфли, а на голове турецкая фесс с длинной кистью; длинные волоса касались плеч, в руке же держал длинную палку с крючком на конце, подобную тем, какие носят степные пастухи… Спустя не более получаса, хозяин провёл своего гостя под руку через залу до самой телеги, ожидавшей у подъезда.

Н. И. Величко в передаче его внука Н. В. Подвысоцкого. Из моих воспоминаний. Пушкинский сборник (в память столетия дня рождения поэта). СПб. 1899. стр. 587 – 589.

*Однажды, в конце лета, в местечке Ичня, отстоящем от Вернигоровщины (хутор рассказчика) в нескольких верстах, был проездом Ал. Серг-ч и, остановившись там на постоялом дворе, встретил местных помещиков, с которыми познакомился и вступил в оживлённую беседу, вскоре перешедшую в шумный спор, при чём Пушкин резко порицал установившиеся порядки. Случайно мимо этого дома, в котором окна были отворены, проходит местный полицейский чин, обративший невольное внимание на задорные речи незнакомца, который от поры до времени появлялся в окнах, благодаря тому, что ходил по комнате. Наведя немедленные справки, кто и откуда этот приезжий, полицейский пришёл в восторг, узнав, что это тот самый Пушкин, о котором имелось у него секретное предписание губернатора. И вот, по прошествии какого-нибудь часа, за экипажем Пушкина, направлявшимся к Вернигоровщине, следом двигался и другой экипаж, в котором сидел полицейский чин, переодетый в неопределённый костюм. Когда Пушкин приехал в Вернигоровщину, меня там не было. Приехав домой часа через четыре, я уже его не застал у себя, но узнал от своих людей, что без меня приезжал сюда какой-то неизвестный барин, который хотел передать мне какое-то письмо, и который в кабинете сначала немного полежал на диване, облокотясь на правую руку, а потом что-то писал, придвинув к себе маленький столик, что следом за ним приезжал сюда всем известный полицейский, но переодетый как-то странно, и что он шепнул, – не препятствовать этому барину делать, что он захочет, а что он полицейский, будет за ним следить. Я отправился в кабинет и застал там, действительно, придвинутый столик к дивану и письменные принадлежности на столике, но писем не оказалось. Бросив взгляд на спинку дивана, я заметил над нею портрет, нарисованный пером на моей бумаге, и когда я его показал моим людям, то все признали в нём сходство с тем барином, который был. Для меня сделалось ясным, кто был мой дорогой гость.

А. И. Маркевич. Пушкинские заметки. Пушкин и его совр-ки, III, 97.

(По поводу предыдущего сообщения). Если Пушкин, действительно, когда-либо заезжал к Н. И. Величко, то это могло быть лишь летом 1824 г., когда он из Одессы проезжал в Михайловское, причём, следуя большим почтовым трактом, обязательно должен был проехать через Прилуки и Нежин. Хотя дорога между этими городами и не лежит через местечко Ичню, близ которой находится хутор Вернигоровщина, но расстояние их от почтового тракта так невелико (вёрст 20 – 25), что Пушкину нетрудно было бы свернуть в сторону и заехать на несколько часов к приятелю.

А. И. Подолинский. Воспоминания. Рус. Арх., 1872, 862.

В 1824 г., по выпуске из петербургского университетского пансиона, я ехал, в конце июля (в начале августа) с Н. Г. К. к родным моим в Киев. В Чернигове мы ночевали в какой-то гостинице. Утром, войдя в залу, я увидел в соседней буфетной комнате шагавшего вдоль стойки молодого человека, которого по месту прогулки и по костюму принял за полового. Наряд был очень непредставительный: жёлтые, нанковые, небрежно надетые шаровары и русская цветная измятая рубаха, подвязанная вытертым, чёрным шейным платком, курчавые, довольно длинные и густые волосы развевались в беспорядке. Вдруг эта личность быстро подходит ко мне с вопросом: «вы из Царскосельского лицея?». На мне ещё был казённый сюртук, по форме одинаковый с лицейским. Сочтя любопытство полового неуместным и не желая завязывать разговор, я отвечал довольно сухо. – А, так вы были вместе с моим братом, – возразил собеседник. – Это меня озадачило, и я уже вежливо просил его назвать мне свою фамилию. – Я – Пушкин; брат мой Лев был в вашем пансионе. – Я был сконфужен моею опрометчивостью. Тем не менее мой спутник, и я скоро разговорились. Он рассказал нам, что едет из Одессы в деревню, но что усмирение его не совсем ещё кончено, и, смеясь, показал свою подорожную, где по порядку были прописаны все города, на какие именно он должен был ехать. Затем он попросил меня передать в Киеве записку генералу Раевскому, тут же им написанную.

П. И. Бартенев со слов ген. от кавал. А. А. Куцинского. Рус. Арх., 1900, I, 449.

А. А. Куцинский в 1824 г. молодым корнетом находился в Могилёве на Днепре в учебном эскадроне… Утром 5 августа Куцинский вышел погулять и видит: по улице расхаживает кто-то в виде кучеренка, в русской рубашке, высоких сапогах и ермолке, а по сверх всего военная шинель. Появление незнакомца возбудило любопытство. Стали говорить, что это, должно быть, сумасшедший. Куцинский отправился на почтовую станцию и в книге с подорожными прочёл: колл. секретарь Александр Пушкин. С ним ехал слуга, одетый татарченком. В восторге Куцинский бежит к Пушкину, рекомендуется и просит сделать ему честь откушать у него чашку чая, прямо объявляя, что он и его товарищи зачитываются «Бахчисарайским Фонтаном»… Затем молодые люди повели Пушкина в гостиницу, где полилось шампанское. Пушкин предлагал было карты, но игра почему-то не состоялась. – «Вы не думайте, чтоб я не мог играть, – говорил он; – у меня вот сколько денег». И он показывал большой пук ассигнаций.

А. Распопов. Встреча с А. С. Пушкиным. Рус. Стар., 1876, т. 15, 464.

6 августа 1824 г., в Могилёве, когда перед манежем полковая музыка играла зарю, а публика гуляла по Шкловской улице, проезжала на почтовых, шагом, коляска; впереди шёл кто-то в офицерской фуражке, шинель в накидку, в красной шёлковой русского покроя рубашке, опоясанный агагиником. Коляска поворотила по Ветряной улице на почту. Я немедленно поспешил вслед… Смотритель сказал мне, что едет из Одессы коллежский асессор Пушкин; я тотчас бросился в пассажирскую комнату и, взявши Пушкина за руку: – «Вы, Ал. С-ч, верно не узнаёте меня? Я – племянник бывшего директора лицея Е. А. Энгельгардта; по праздникам меня брали из корпуса в Царское Село, где вы с Дельвигом заставляли меня декламировать стихи». Пушкин обнимая меня, сказал: – «Помню, помню, Саша, ты проворный был кадет». Я от радости такой неожиданной встречи опрометью побежал к гулявшим со мною товарищам-офицерам известить их, что проезжает Пушкин… Все поспешили на почту. Восторг был неописанный. Пушкин приказал раскупорить несколько бутылок шампанского. Пили за всё, что приходило на мысль… Но для нас не было достаточно; мы взяли его на руки и отнесли, по близости, на мою квартиру (я жил вместе с корнетом Куцинским). Пушкин был восхищён энтузиазмом; мы поднимали на руки дорогого гостя, пили за его здоровье. Пушкин был в самом весёлом и приятном расположении духа, он вскочил на стол и продекламировал:

     Я люблю вечерний пир,

        Где веселье председатель,

А свобода мой кумир,

       За столом законодатель.

     Где до утра слово «пей».

     Заглушает крики песен,

          Где просторен круг гостей

       А кружок бутылок тесен.

Снявши Александра Сергеевича со стола, мы начали его на руках качать, а князь Оболенский закричал: – «Господа, это торжество выходит из пределов общей радости, оно должно быть ознаменовано чем-нибудь особенным. Господа! Сделаем нашему кумиру ванну из шампанского!». – Все согласились, но Пушкин, улыбнувшись, сказал: – «Друзья мои, душевно благодарю; действительно, было бы отлично, я не прочь пополоскаться в шампанском, но спешу – ехать надо». Это было 4 часа утра. Мы всей гурьбой проводили его на почту, где опять вспрыснули шампанским и простились.

¹Принцесса бельветрил (франц., игра слов)

²Письмо это, как полагают, было адресовано Вяземскому. Вот место, вызвавшее внимание полиции: «Беру уроки чистого афеизма. Здесь англичанин, глухой философ, единственный умный афей, которого я ещё встретил. Он написал листов тысячу, чтобы доказать, что не может разумного существа, творца и распорядителя, – мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но, к несчастью, более правдоподобна». Анненков сообщает: «благодаря не совсем благоразумной гласности, которую сообщили этому письму приятели Пушкина и особенно Ал. Ив. Тургенев, носившийся с ним по своим знакомым, письмо дошло до сведения «администрации». (Пушкин в Алекс. эпоху, 261)