А. С. Пушкин в Одессе.
Из личной переписки и воспоминаний современников. (В. Вересаев «Пушкин в
жизни). II часть.
М. В. Юзефович. Воспоминания о Пушкине. Русский Архив. 1880
г. т. III, стр. 439.
В Одессе в одно время с
Пушкиным, жил Александр Раевский. Он был тогда настоящим «демоном» Пушкина,
который изобразил его в известном стихотворении очень верно. Этот Раевский,
действительно имел в себе что-то такое, что придавливало душу других. Сила его
обаяния заключалась в резком и язвительном отрицании. Я испытывал это обаяние
на самом себе. Пушкин в Одессе хаживал к нему обыкновенно по вечерам, имея
позволение тушить свечи, чтоб разговаривать с ним свободнее впотьмах. Однажды
Пушкин зашёл к нему утром и прочёл своё новое антологическое стихотворение,
начинавшееся так:
Подруга милая, я знаю,
отчего
Ты с нынешней весной от
наших игр отстала.
Раевский оставил его у
себя обедать. К обеду явилось ещё несколько лиц. За обедом Раевский сообщил о
новом произведении поэта, и все, разумеется, стали просить прочесть его; но
Раевский не дал читать Пушкину, сказав, что сам прочтёт, так как эти прекрасные
стихи сразу врезались ему в память, и начал так:
Подруга милая, я знаю, отчего
Ты с нынешней весной от
наших игр удрала.
Эта вздорная шутка,
невольно всех рассмешила, и её было достаточно, чтоб Пушкин во всю жизнь не
решался напечатать вполне этого стихотворения, и оно оставалось в печати
урезанным, и вполне появилось только в посмертном издании (Дионея: «Хромид в
тебя влюблён…»). Пушкин сам вспоминал со смехом некоторые случаи подчинённости
демону, до того уже комические, что мне даже казалось, что он пересаливает свои
россказни. Но потом я проверил их у самого Раевского, который повторил мне
буквально то же.
Александр Николаевич Раевский
М. В. Юзефович – П. И. Бартеневу. Журнал «Звезда», 1930 г.
№7, стр. 232.
А. Н. Раевский,
первообраз «Демона», имел на Пушкина влияние, доходившее до смешного. Например,
Пушкин мне сам рассказывал, что с Александром Николаевичем он не мог спорить,
иначе как впотьмах, потушив свечи, и что он подходил, как смеясь выражался, из
подлости, к ручке к его девке. Точь-в-точь то же самое рассказывал мне потом
Раевский , смеясь над фасинацией
(очарованием), какую напустил он на Пушкина. Эту, впрочем, фасинацию испытывал
и я, хотя не в такой степени и не обнаруживая её, так что «Демон» мне вполне
понятен.
Граф П. И. Капнист со слов дяди своего графа А. В.
Капниста. Русская Старина. 1899 г. т. 98. стр. 241 – 242.
Одна наружность Александра
Раевского была такова, что невольно, с первого взгляда, легко могла привлечь
внимание каждого, кто даже не был с ним лично знаком: высокий, худой, даже
костлявый, с небольшой круглой и коротко остриженной головой, с лицом
тёмно-жёлтого цвета, с множеством морщин и складок, – он всегда (я думаю, даже
когда спал) сохранял саркастическое выражение, чему, быть может, немало
способствовал его очень широкий с тонкими губами рот. Он, по обычаю двадцатых
годов, всегда был гладко выбрит, и, хотя носил очки, но они ничего не отнимали
у его глаз, которые были очень характеристичны. Маленькие, изжелта карие, они
всегда блестели наблюдательно живым и смелым взглядом, с оттенком
насмешливости, и напоминали глаза Вольтера. Раевский унаследовал у отца своего
резкую морщину между бровей, которая никогда не исчезала. Вообще он был скорее
безобразен, но это было безобразие типичное, породистое, много лучше казённой и
приторной красоты иных бесцветных эндимионов. Раевский одевался обыкновенно
несколько небрежно и даже в молодости своей не был щёголем, что, однако не
мешало ему иметь всегда заметное положение в высшем обществе. Он был человек
замечательного тонкого, острого ума и той образованности, которая так отличала
в своё время среду декабристов.
Екатерина Николаевна Орлова (урожд. Раевская) в передаче Я.
К. Грота. Я, Грот, 52.
Екатерина Николаевна Орлова (Раевская)
Александр Раевский был
чрезвычайно умён, и уже в 1820 г. успел внушить Пушкину такое высокое о себе
понятие, что наш поэт предрекал ему блестящую известность. Позднее, когда они
виделись в Каменке и Одессе, Ал. Раевский, заметив своё влияние на Пушкина,
вздумал подтрунить над ним и стал представлять из себя ничем не довольного,
разочарованного, над всем смеющегося человека. Поэт поддался искусной
мистификации и написал своего «Демона». Раевский долго оставлял его в
заблуждении, но, наконец, признался в своей шутке, и после они часто и много
смеялись, перечитывая вместе это стихотворение, об источниках и значении
которого впоследствии так много было писано и истощено догадок.
Пушкин – князю П. А. Вяземскому. 4 ноября 1823 г., из
Одессы.
Князь Пётр Андреевич Вяземский
Что до моих занятий, я
теперь пишу не роман, а роман в стихах, – дьявольская разница. Вроде Дон-Жуана.
О печати и думать нечего; пишу спустя рукава (в черновике: Пишу его с упоением,
что уж давно со мной не бывало).
Пушкин – Ф. Ф. Вигелю, в ноябре 1823 г.
Филипп Филиппович Вигель
У нас холодно и грязно,
– обедаем славно, – я пью, как Лот содомский, и жалею, что не имею с собою ни
одной дочки. Недавно выдался нам молодой денёк, – я был президентом попойки,
все перепились и потом поехали по борделям.
Пушкин – барону А. А. Дельвигу. 16 ноября 1823 г.
Барон Антон Антонович Дельвиг
Вам скучно, нам скучно;
сказать ли вам сказку про белого бычка?.. Скучно, моя радость! Вот припев моей
жизни.
А. И. Тургенев – князю П. А. Вяземскому. 29 ноября 1823 г.
Ост. Арх. II, 369.
Александр Иванович Тургенев. Портрет работы П. Ф. Соколова
Хоть Пушкину и веселее
в Одессе, но жить труднее, ибо всё дорого, а квартиры и стола нет, как у
Инзова.
Пушкин – А. И. Тургеневу. 1 декабря 1825 г.
Когда мы свидимся, вы
не узнаете меня, я стал скучен, как Грибко, и благоразумен как Чеботарёв.
Пушкин – генералу И. Н. Инзову, после 8 декабря 1823 г., из
Одессы.
Генерал от инфантерии Иван Никитич Инзов.
Я посылаю вам, генерал,
360 рублей, которые я вам должен уже так давно… Чувствуя себя сконфуженным и
униженным, что не мог до сих пор заплатить этого долга; причины – что я подыхал
от нищеты.
Пушкин – брату Льву, в начале января 1824 г. из Одессы.
Лев Сергеевич Пушкин. Карандашный рисунок А. О. Орловского
Ты знаешь, что я дважды
просил Иван Ивановича1 (царя) о своём отпуске через его министров и
два раза воспоследовал всемилостивейший отказ. Осталось одно, – писать прямо на
его имя – такому-то в Зимнем дворце, что против Петропавловской Крепости, не то
взять тихонько трость и шляпу и поехать посмотреть на Константинополь. Святая
Русь мне становится невтерпёж. Ubi bene,
ibi patria2. А мне bene там, где растёт
трын-трава, братцы! Были бы деньги, а где мне их взять? Что до славы, то ею в
России мудрено довольствоваться.
И. П. Липранди.
Иван Петрович Липранди
Владимир Федосеевич Раевский
(В 20-х числах января
1824 г. Пушкин с Липранди поехали в Тирасполь и Бендеры. В Бендерах жил
135-летний старик Искра, помнивший шведского короля Карла XII).
Пушкин добивался от Искры своими расспросами узнать что-либо о Мазепе, а тот не
только что не мог указать ему могилу или место, но и объявил, что такого и
имени не слыхал. Пушкин не отставал, толкуя ему, что Мазепа был казачий
генерал, а не басурман, как шведы, всё напрасно… С недовольным духом Пушкин
возвратился с нами к полицмейстеру. За обедом все повеселели, и кофе по
предложению Пушкина, пошли пить к нашей хозяйке. Около четырёх часов Пушкин сел
на перекладную вместе с квартальным и отправился в Каушаны: ему не терпелось
скорее увидеть развалины дворцов и фонтанов. Пушкин приехал разочарованный так
же, как и в надежде открыть могилу Мазепы. Вскоре после полуночи он с братом
моим уехал в Тирасполь… Пушкин хотел продолжить путь ночью, и только внезапный холодный
дождь заставил его отдохнуть, с тем, чтоб назавтра выехать со светом; но
трёхсуточная усталость и умственное напряжение погрузили его в крепкий сон.
Когда он проснулся, брат мой уже был у Сабанеева (командира корпуса) и,
возвратясь, нашёл Пушкина готовым к отъезду. Но предложение видеться с В. Ф.
Раевским3, на что Сабанеев, знавший их близкое знакомство, сам
выразил согласие, Пушкин решительно отвергнул, объявивши, что в этот день к
известному часу ему неотменно надо быть в Одессе. По приезде моём в сию
последнюю, через полчаса, я был уже с Пушкиным, потому что я всегда
останавливался в клубном доме Отона, где поселился и Александр Сергеевич. На
вопрос мой, почему он не повидался с Раевским, когда ему было предложено самим
корпусным командиром, – Пушкин, как мне показалось, будто бы несколько был
озадачен моим вопросом и стал оправдываться тем, что он спешил, и кончил полным
признаньем, что в его положении ему нельзя было воспользоваться этим
предложением, хотя он был убеждён, что оно сделано было Сабанеевым с искренним
желанием доставить ему и Раевскому удовольствие, но что немец Вахтен (начальник
штаба 6 корпуса) не упустил бы сообщить этого свидания в Тульчин, «а там много
усерднейших, которые поспешат сделать то же в Петербург» и пр. Я переменил разговор,
находя что Пушкин поступил благоразумно; ибо Раевский не воздержался бы от
сильных выражений, что, при коменданте или при дежурном, было бы очень неловко,
и, как заключил я во время разговора, Александр Сергеевич принимал это в
соображение. – «Жаль нашего спартанца!» – не раз, вздыхая, говорил он.
(В первой половине
февраля 1824 г.). В этот день мне случилось в первый раз обедать с Пушкиным у
графа (Воронцова). Он сидел довольно далеко от меня и через стол часто
переговаривался с Ольгой Станиславовной Нарышкиной (урождённая графиней
Потоцкою, сестрою С. С. Киселёвой); но разговор почему-то вовсе не одушевлялся.
Графиня Воронцова и Башмакова (Варвара Аркадьевна, урожд. княжна Суворова)
иногда вмешивались в разговор двумя, тремя словами. Пушкин был чрезвычайно
сдержан и в мрачном состоянии духа. Вставши из-за стола, мы с ним столкнулись,
когда он отыскивал, между многими, свою шляпу, и на вопрос мой, куда? –
«Отдохнуть!» – отвечал он мне, присовокупив: «это не обеды Бологовского, Орлова
и даже…» не окончил, и вышел… В восемь часов вечера возвратился я домой и,
проходя мимо номера Пушкина, зашёл к нему. Я застал его в самом весёлом
расположении духа, без сюртука, сидящим на коленях у мавра Али. Этот мавр,
родом из Туниса, был капитаном, т. е. шкипером коммерческого или своего судна,
человек очень весёлого характера, лет тридцати пяти, среднего роста, плотный, с
лицом загорелым и несколько рябоватым, но очень приятной физиономии. Али очень
полюбил Пушкина, который не иначе называл его, как корсаром. Али говорил
несколько по-французски и очень хорошо по-итальянски. Мой приход не переменил
их положения; Пушкин мне рекомендовал его, присовокупив, что – «у меня лежит к
нему душа: кто знает, может быть, мой дед с его предком были близкой роднёй». И
вслед за сим начал его щекотать, чего мавр не выносил, а это забавляло Пушкина.
Я пригласил их к себе пить чай… Господствующий разговор был о Кишинёве.
Александр Сергеевич находил, что положение его во всех отношениях было гораздо
выносимее там, нежели в Одессе, и несколько раз принимался щекотать Али,
говоря, что он составляет здесь для него – единственное наслаждение.
1Просил Иван Ивановича – речь идёт об
Александре I
2Где хорошо, там и
отечество (лат).
2Владимир Федосеевич Раевский – поэт, публицист,
декабрист из рода Раевских. 6 февраля 1822 года был арестован, являясь по мнению
командира 6-го пехотного корпуса 2-й армии генерал-лейтенанта И. В. Сабанеева
«главною пружиною ослабевшей дисциплины по 16-й дивизии». Находился под
надзором в Кишинёве, затем был переведён в Тираспольскую крепость, где провёл в
одиночном заключении четыре года.
Продолжение следует. |